Это заметка, которая родилась из обсуждения в социальных сетях (статьи Ирины Млодик),  и меня спросили:

«…речь о некоторых стихах Барто.
Мне очень хочется именно ваше профессиональное мнение услышать ) бычок — это про тревожность? А девочка-рёвушка, на которой от сырости плесень может вырасти? Ну и тише, Танечка, не плачь — это ли не обесценивание? )…»

Мне так одновременно лестно и ответственно, когда меня спрашивают мое профессиональное мнение:), что не получилось короткого ответа, поэтому приведу некоторые неличные кусочки моего ответа тут. Пусть полежит, вдруг еще кому-нибудь интересно:

Мне кажется, что хорошие стихи (и детские тоже) – это метафора, зеркало для проекций и идентификации. В этом смысле стоит разделять замысел автора и отклик читателя.

И если кому-то кажется, что Бычок про тревогу, значит, именно это читатель и вкладывает, именно это и важно сейчас,и спорить с таким значением не нужно и даже вредно, но и считать его универсальным я бы поостереглась.

Я встречала даже объяснение, что Бычок (как бык) символизирует терпение, упорство, трудолюбие, волю, а Доска (как опора) – поддержку родителей (я бы сама не додумалась, но есть и такая ветка размышлений:), в этом контексте если и тревога, то сепарационная. Спорить с символизмом невозможно, так же как и доказать его правильность.

Мне лично более вероятной и близкой кажется идея, что Барто писала про конкретную игрушку – бычка-ходилку (недаром весь цикл называется Игрушки).

У меня в детстве такой не было, а вот у двоюродной бабушки я такую штуку видела, и даже фоточку в интернете нашла (только у нас не синий был).

И идентифицироваться читателю с этим стишком легко, только идентифицируется ребёнок с собственным игровым опытом – как я тяну за веревочку, а бычок (о, чудо) как живой идет, качается и, потом, конечно, падает, потому что ходить может только по ровной поверхности доски.

И в этом контексте я бы скорее предполагала эмоцию интереса, исследование предметного мира.

Если же ассоциировать себя с бычком (например, если мама цитирует стишок начинающему ходит малышу), то можно предположить легализацию страха падения (в более широком смысле, легализацию страха последствий своей активности, или примирение с реальностью – если ходишь, можешь и упасть).

Про Таню, которая плачет. Это тот же цикл «игрушки», и адресован он все-таки малышам, которые заняты освоением предметного мира. Иными словами ребёнок занят предметно-манипулятивными играми (катать, носить, сажать кота в грузовик, расчесывать лошадку и т. д.).

Кроме того, существует легенда, что Таня из стишка – дочка самой А.Барто. Но цикл был написан до ее рождения. То есть, скорее Агния Львовна назвала дочку также, как звали героиню ее стихотворения:). Но диалог между матерью и дочерью достраивается в этом тексте очень легко:

Мама говорит своей дочке сначала о том, что с ней (маленькой, поэтому в третьем лице) происходит: «Наша Таня громко плачет»,

Потом вербализует причину этой реакции:«Уронила в речку мячик»,

Затем утешает довольно ласково:«Тише, Танечка, не плачь!»

И объясняет, что потеря не безвозратна, потому что мячик наполнен воздухом и резиновый, такие предметы не тонут («Не утонет в речке мяч»).

Моя младшая двухлетка, к слову, очень откликается на этот стих – и Таню со слезами в книжке находит (ой-ой и вытирает ей нарисованные слезы тряпочкой) и мяч (ббум!), и потом на свои мячи вполне переносит (роняет и топит:). А старшая, будучи младше трех лет говорила: «Таня пачет, а Мася — не» (Таня плачет, а Маша – нет).

Сопереживание героине, доступное взрослым (как минимум старше 5-6 лет), 2-3леткам еще недоступно, но в этом возрасте формируется не менее важный навык – распознать эмоцию по проявлениям, найти уместные действия, отчасти даже изобразить состояние через действия как у героя, понять, а как у меня? Это важные навыки, опорные для дифференциации эмоций и управления ими, сопереживания другим и стойкости перед сильными эмоциями других людей, опора для границы между своими и чужими эмоциями.

Мне кажется, недовольство стихами Барто возникает, когда смешиваются адресаты. Тот, с кем говорит Барто в своих стихах ( а ее цикл игрушки, который и цитируется в этом абзаце статьи – очень трепетно диалогичный) – это маленький ребёнок, лет скорее до трех-четырех, его идентификация, его проекции и его потребности другие. Но мы себя в контексте этих стихов помним или осознаем гораздо более старшими людьми. У нас другое восприятие (это не сюрприз, ведь да?). Другой опыт, другие потребности и нужды.

Это мне напоминает, как взрослые часто возмущаются современными мультиками вроде Свинки Пеппы или Мышки Мэйзи, — мол, «персонажи уродливые, а сюжет тупой». А они просто нацелены на особенности восприятия малышей, их потребности и способности к обработке информации.

Мы не помним себя в полной мере в возрасте младше трех-четырех лет, поэтому позже можем недоумевать: мол, зачем все такие грустные или назидательные или пристыживающие стихи. Я в этом смысле — не исключение, меня страшно триггерит до сих пор зайка, которого бросила хозяйка. Но правда в том,что это про мою беспомощность и уязвимость, и перегруженность ответственностью-виной за «тех, кого приручили», а не про авторский посыл, и не про то, как маленький ребёнок воспримет это стихотворение.

Что касается Девочки-ревушки – это сатирическое стихотворение, скорее всего рассчитано на кого-то постарше 2-3 лет. Вообще сатира — всегда высмеивание, а значит обесценивание. И легчать от такого стихотворения может только тому, кто в нем размещает свое недовольство или возмущение поведением девочки, которая громко плачет и капризничает (не могу сказать, что мне непонятны чувства взрослого в этой ситуации:))

Вообще Барто мне скорее нравится, тем, что она сохраняет диалог, старается увидеть мир глазами ребёнка, и при этом не боится его(ребёнка) воспитывать, вести за собой. Мне, как маме этой решительности быть ведущей, а не только следовать за ребёнком, часто не хватает.

Мне в детстве про Лошадку нравилось (цикл Игрушки), и Флажок и Самолет, а после рождения старшей еще и мамское стихотворение:

Сын зовёт: „Агу, агу!» —
Мол, побудь со мною.
А в ответ: — Я не могу,
Я посуду мою.

Но опять: „Агу, агу!» —
Слышно с новой силой.
И в ответ: — Бегу, бегу,
Не сердись, мой милый!

А вам?